Сказка 4

И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое. Ев. от Матфея, гл. 7 стх. 27

Душа - это луна. И так же, как и луны, у нее есть обратная сторона, которую при жизни своей человек не в силах увидеть. Лишь после смерти, когда душа отправляется на Луну настоящую, она оттуда может увидеть то, что было от нее скрыто при жизни, и ощутить то, что не было ей дано раньше. Но мертвому это уже не нужно.

Летние дни дают лишь слабость и печаль. Нет желания и жажды, просто мысль о том, как пережить это время. Раньше март отбирал дни у февраля медленно и основательно, весна была всем и каждой клеткой тела ощущалась, и можно было до бесконечности смотреть в небо аквамариновое и прозрачное и слушать тишину. Теперь весны нет, зима переходит в лето, и лишь краткие дни осени не дают до крови стесаться чувствам об безжалостные грани двузубой вилки времен года. Но лето приносит женщин, как птиц, женщин, ждавших тепло и расправляющих крылья после зимнего безмолвия. Так появилась она, неожиданная и беспечная. Ее жизнь текла на узких улочках северного города меж берегами высохшей реки и пустынных лесов, а она каждую зиму мечтала о лете и стремилась на юг, в поисках тепла и воды. Научившись перемещать себя в этом пространстве, она вошла в жизнь, бродила внутри зданий, трогала руками то, что ей не принадлежало, раскрывала глаза в изумлении, и голос ее отражался от стен и конструкций, она смеялась и ждала. Она был настоящий скорпион, девушка, в теле которой заключены сотни маленьких хищных и горячих рыбок, и они пульсировали по ее венам и ждали своей добычи, а она улыбалась этом миру и руки ее были холодны и жестки, а рот - безжалостен. Ее глаза была смарагд, яшма и хризолит, волосы - спелый лен на ветру, когда она смеялась - морщинки собирались в уголках ее глаза, а голос был цветком черного мака. Она стал повсюду и везде, заполнила мир, и он, ждавший, как ему казалось, тысячелетия, однажды шепнул "Люблю" и она бросила на него взгляд - как стрела блеснула и зазвенела, и шепнула: "Я тоже". И тогда случилось

And if the dam breaks open many years too soon
And if there is no room upon the hill
And if your head explodes with dark forbodings too
I'll see you on the dark side of the moon.

Плотина и правда рухнула, осталась лишь пыль и пепел, и хлынул поток. Тысячи слов, заключивших в себе все, что слово человеческое может нести на расстояние, начали свое движение, вобрали в себя все соки жизни, уходили в пустоту молчания, строили мост в пространстве от одной любви к иной. Все страсти, и боль, и радость и восторг, и горечь, и смущение, и страх, и надежда, и безысходность - все, опершись на хрусталь букв - начло свое движение. На нее низвергнулся горячий и обжигающий поток, пробивающий дырочки в одежда, ослепляющий глаза, воздушный и нестерпимый, он входил в нее, как мужчина и одновременно не был им, и она металась между словами, в страхе и желании, не видя в этом потоке ничего, что она могла бы хоть на секунду задержать в себе. Это было бесконечное отречение от себя ради невидимого мужского, бесконечное совокупление, раздражающее и утомляющее и душу и плоть. И она испугалась. Раз и навсегда, как только может испугаться такая женщина. Она не могла жить, зная свою вину в этом испуге. И мост стал рушиться. Перекрытия, перила, столбы из стекла - все подгнивал и падало. И когда последние слов ненависти и боли отправились в свой последний путь - уже не было ничего. Прошли годы, наступала осень.

Время - не капли дождя, его не смахнешь с рукава. Однажды маленькая женщин с теплыми руками и глазами, цвет которых заключал в себе переливы воды в колодце сентября, вошла в полуразрушенное здание и тонкими пальцами трогала изломы и выщерблены, думала о том, что каждый человек одновременно хочет быть лишь с одним, но и знает все про всех, поэтому должен быть со всеми, и, осторожно ступая на листья осени, стояла и смотрела, в ожидании. Так люди приходят туда, где еще есть жизнь, и ждут движения, так женщины находят в яви свои сны, так цветет мак и дурман. И все, что можно было собрать после разрушительной войны, все, что еще могло жить и ждать - пришло в движение и вихрем закружилось вокруг нее. Но ни одного слова, знакомого ей, не разобрала она в этом вихре, полупризрачном и незнакомом. Все корабли были сожжены, и ни один не вернулось в Иллион. Ушедший уносит собой самое ценное, как казалось и ему, и остающемуся. А боги безжалостны и справедливы - они дают ростку пробиться через пепел, дают жизнь лишь после того, как все сгорело и дым расселся. И вот она сидит, прислонившись спиной к теплой стене, смотрит на воду и камни и лес и думает о том, что душа - это вовсе не луна, а цветок, и каждый опавший лепесток уже не знает ничего о судьбе своих соратников, и лишь ветер разносит наши жизни по этому миру.