Часть 3-я "Счастливая, но Жизнь"

Эпиграф.
- Тигров нельзя есть, -- сказала Гелла.
- Вы полагаете? Тогда прошу послушать, -- отозвался кот и, жмурясь от удовольствия, рассказал о том, как однажды он скитался в течение девятнадцати дней в пустыне и единственно, чем питался, это мясом убитого им тигра. Все с интересом прослушали это занимательное повествование, а когда Бегемот кончил его, все хором воскликнули:
- Вранье!
(Булгаков - "Мастер и Маргарита")
Со мной едва истерика не сделалась, -- добавил кот, облизывая ложку с икрой.
(Там же)

Митрофан: И теперь как шальной хожу. Ночь всю такая дрянь в глаза лезла. Г-жа Простакова: Какая ж дрянь, Митрофанушка? Митрофан: Да то ты, матушка, то батюшка. (Фонвизин - "Недоросль")

Снилась мне первая моя любовь - Ирка. Мы учились в одном классе, и я горел, смотря на нее. Несмотря на все ухищрения, мне так и не удалось посидеть с ней за одной партой. Обычно, она сидела строго сзади меня, поэтому 6-й и 7-й классы я жил спиной к учителю, лицом к Ирке. Теперь я понимаю, что именно ее лицо вижу в женщинах, которых встречаю по жизни. И с каждым шагом я все ближе к ней, к своей любимой. А что с самой Иркой? После 7-го класса она уехала в Польшу с родителями. Обычная история - ее отец был военным, он забрал семью с собой. Раз в год она приезжала в Союз, и я видел ее, но никак не решался толком подойти.

Я закончил школу, поступил в институт, и как-то, учась на втором курсе, увидел ее в магазине, стоящей за рыбой. Подошел, мы разговорились. Полагаю, что тогда, в школе, я был не одинок в своем чувстве. Шесть лет прошло, а вот никого не встретил лучше. Потом мы ходили в ЛенКом, еще куда-то, я поздравил ее с Днем Рожденья большим букетом, но как-то все не пошло. Мы говорили на разных языках. С трудом я признался себе тогда, что Ира моя осталась в том 6-м классе, когда я впервые встретил ее. Она оказалась... елки-палки, о чем я ни заговаривал, она ничего не знала и не понимала. Ей было абсолютно не интересно со мной, а мне с ней. За три месяца я понял, что общаться с ней не смогу. Говорить не о чем. И тут она мне приснилась. Мы находились в ванной комнате ее квартиры и занимались сексом. Занимались этим долго, не торопясь, в разных положениях и разных местах небольшого пространства. Она с немного бледным лицом, говорила, что скоро уезжает в Панаму на ПМЖ. Что жить здесь? Я удивлялся и продолжал входить в нее. Это было, как разговор старых знакомых. Так продолжалось очень долго.

Потом мы поехали в мой институт, я опять был на втором курсе, только институт почему-то находился на Новом Арбате, а я ходил по чердаку, будучи в компании других студентов. Она стояла в стороне и ждала меня.

Утром я взял сонник Миллера и решил найти толкование своего сна. Ничего там толком не было. Да и сами рассудите, чтобы я там искал? Но когда я перестал придуриваться перед самим собой, я понял, что означало увиденное в моем сне. Очень хорошо понял.

Эпиграф.
- Вы хотите меня обидеть?
- Нет, я слишком сильно вас люблю.

Она нервничала на скрипке и жила со смычком. Утром выдирала себя из сна, готовя привычный кофе на себя. Проглоченный завтрак - только чтобы не упасть во время утреннего концерта, вызывавшего ощущение рвущейся ткани внизу живота.

В очередной раз, идя по неясной и туманной в утренние часы улице, увидела белый парашют в небе. Это было не крыло, и не модные раскрашенные формы, а обычный белый кусок доброй ткани. Она не успела зайти в нотный магазин, в котором бывала всегда - столкнулась с каким-то человеком грудь в грудь, незнакомо для себя почувствовав жжение внутри. Да, потом он сидел на ее концертах, да смотрел на нее. Встреченный впервые человек, кажется нам выглядящим так, будто смотришь на него в подзорную трубу наоборот - он далекий, без видимых деталей. Так и они видели друг друга.

Во второй раз, провожая ее домой, он остался у нее. Они сидели со светом до 2-х часов ночи, а потом он сжал скрипачку в своих объятьях и сломал ее смычок. Вы думаете, на утро она снова пошла в нотный магазин? Нет. Они пошли вместе и купили ей новую скрипку, чтобы она могла играть. Конечно, смычком. Несколько раз ее мучили судороги, ее трясло, и тогда она брала свою старую скрипку и нервничала на ней своими мягкими пальцами. Он видел это, но всегда принимал в свои мягкие и нежные объятья, чтобы собрать ее из разваливающихся частей и соединить их своим теплом, очень боясь обидеть, потому что любил больше всего в жизни.

И каждый раз после этого наступала ночь. Но не жуткая и страшная, а добрая и ласковая, где небо это одеяло, а земля это постель. Они были счастливы.

- А как это, начинать с чистого листа?
- Представь себе небо, белое от облаков. По небу плывет планер, который пишет на нем "воздушные" знаки. И как только ты точно поймешь, присутствия чего хочешь, знаки превратятся в слова. Это может быть слово "дети" и слово "счастье", слово "новый" и слово "краски". И чем сильнее ты этого хочешь, тем яснее надпись, тем дольше она останется на небе. Ты питаешь ее, и она горит добрым солнечным светом.
- А что хочешь увидеть там ты?
- Мир, где я слушаю тех, кого люблю, не раздражаясь от того, что они сами раздражены и устали. И где слушают меня. Где верю я, и верят мне. Чтобы не случилось.

От Автора: Я бесконечно уважаю этого человека, и мне надоели постоянные стоны в его сторону. Тем, кого люблю, посвящается...

Иисус из Назарета. Стенограмма совещания.


- Начинаем селекторное совещание.
- Это что, шутка?
- Какие уж тут шутки!
Иисус стал быстро писать.
- Никола-чудотворец! Почему вы не помогли храму? Вас же просили!
- У меня не было времени. Я не успел. Послушайте, ведь я не господь Бог!
- О, Боже, причем здесь Папа?
Иисус поправил прическу, повертел в руках ручку, положил ладонь левой руки на лоб. Лоб был горячий.
- Иоанн, Иоанн, где ты?
- Слышу тебя, Господи!
- Иоанн, ты сделал то, о чем я тебя просил?
- Я занимаюсь этим, Господи.
- Хорошо, спасибо.
- Я рад услужить тебе, Господи.
- Иоанн!
- Да.
- Прекрати.
- Я пошутил. Раздалось хихиканье, переходящее в тихий смех со всхлипами. - Я больше так не буду.
- Перестань дурачиться, ей Богу.
- Так, Никола, вы еще здесь?
- А... ем... здесь.
- Что??!
- Я ем, Господи.
- Что?
- Курицу. Вареную. Раздались причмокивающие звуки. Видимо, Никола облизывал пальцы.
- Займитесь, пожалуйста, своим делом и перестаньте острить. Вам не идет. Пауза.
- Никола, будьте человеком, помогите верующим.
- Я уже послал им ваш образ.
- Людям от этого образа не легче.
- Но им же понравилось!
- Вы прекрасно знаете, что это фантом, голограмма. Вам надо было излечить пару калек.
- Каких кАлек? У меня только два папируса.
- Да не кАлек, а калЕк, понимаете? На каталках, с костылями.
- Каталок тогда еще не было.
- Ну, на колесах.
- Упаси меня, Господи, лечить наркоманов!
- Никола... Вы, вообще, что здесь делаете?
- Где?
- На небе.
- Ну... я... вообще...


- Так, Петр, что тебе?
- Я попытался, Господи, у меня не получилось.
Иисус вздохнул.
- Кинь петуха в суп, Петр. Кинь петуха.
Сын Господа оглядел свой стол.
- Так. Глаза устали, сам устал. Все остальные потом. Да, я же что-то писал. Где это? Ага, вот оно. Он взял записку, прочитал, опять положил. Встав из-за стола, снова поправил волосы, заложив их руками назад, открыл прозрачную дверь и вышел из комнаты. Это была докладная записка Иуды Искариота, на которой Иисус поставил свою резолюцию и подпись. Резолюция гласила "Одобряю".

(1996 - Боткинская больница, 2002 - обычная среда обитания)
Автор благодарит Red Fox-а за замечания, высказанные им при создании последних 2-х частей цикла.

Anton